Неточные совпадения
Сейчас же, еще
за ухой, Гагину подали шампанского, и он велел наливать в четыре стакана. Левин не отказался
от предлагаемого вина и спросил другую бутылку. Он проголодался и ел и пил с большим удовольствием и еще с большим удовольствием принимал участие в веселых и простых разговорах собеседников. Гагин, понизив голос, рассказывал новый петербургский анекдот, и анекдот, хотя неприличный и глупый, был так смешон, что Левин расхохотался так громко, что на него оглянулись соседи.
Он бросил фуражку с перчатками на стол и начал обтягивать фалды и поправляться перед зеркалом; черный огромный платок, навернутый на высочайший подгалстушник, которого щетина поддерживала его подбородок, высовывался на полвершка из-за воротника; ему показалось мало: он вытащил его кверху до
ушей;
от этой трудной работы, — ибо воротник мундира был очень узок и беспокоен, — лицо его налилось кровью.
Это было у места, потому что Фемистоклюс укусил
за ухо Алкида, и Алкид, зажмурив глаза и открыв рот, готов был зарыдать самым жалким образом, но, почувствовав, что
за это легко можно было лишиться блюда, привел рот в прежнее положение и начал со слезами грызть баранью кость,
от которой у него обе щеки лоснились жиром.
— Как он может этак, знаете, принять всякого, наблюсти деликатность в своих поступках, — присовокупил Манилов с улыбкою и
от удовольствия почти совсем зажмурил глаза, как кот, у которого слегка пощекотали
за ушами пальцем.
Что Ноздрев лгун отъявленный, это было известно всем, и вовсе не было в диковинку слышать
от него решительную бессмыслицу; но смертный, право, трудно даже понять, как устроен этот смертный: как бы ни была пошла новость, но лишь бы она была новость, он непременно сообщит ее другому смертному, хотя бы именно для того только, чтобы сказать: «Посмотрите, какую ложь распустили!» — а другой смертный с удовольствием преклонит
ухо, хотя после скажет сам: «Да это совершенно пошлая ложь, не стоящая никакого внимания!» — и вслед
за тем сей же час отправится искать третьего смертного, чтобы, рассказавши ему, после вместе с ним воскликнуть с благородным негодованием: «Какая пошлая ложь!» И это непременно обойдет весь город, и все смертные, сколько их ни есть, наговорятся непременно досыта и потом признают, что это не стоит внимания и не достойно, чтобы о нем говорить.
Карл Иваныч был глух на одно
ухо, а теперь
от шума
за роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к дивану, оперся одной рукой о стол, стоя на одной ноге, и с улыбкой, которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над головой и сказал...
Я рад был отказаться
от предлагаемой чести, но делать было нечего. Две молодые казачки, дочери хозяина избы, накрыли стол белой скатертью, принесли хлеба,
ухи и несколько штофов с вином и пивом, и я вторично очутился
за одною трапезою с Пугачевым и с его страшными товарищами.
Вслед
за этим он втолкнул во двор Маракуева, без фуражки, с растрепанными волосами, с темным лицом и засохшей рыжей царапиной
от уха к носу. Держался Маракуев неестественно прямо, смотрел на Макарова тусклым взглядом налитых кровью глаз и хрипло спрашивал сквозь зубы...
— Папиросу выклянчил? — спросил он и, ловко вытащив папиросу из-за
уха парня, сунул ее под свои рыжие усы в угол рта; поддернул штаны, сшитые из мешка, уперся ладонями в бедра и, стоя фертом, стал рассматривать Самгина, неестественно выкатив белесые, насмешливые глаза. Лицо у него было грубое, солдатское, ворот рубахи надорван, и, распахнувшись, она обнажала его грудь, такую же полосатую
от пыли и пота, как лицо его.
Засовывая палец
за воротник рубахи, он крутил шеей, освобождая кадык, дергал галстук с крупной в нем жемчужиной, выставлял вперед то одну, то другую ногу, — он хотел говорить и хотел, чтоб его слушали. Но и все тоже хотели говорить, особенно коренастый старичок, искусно зачесавший
от правого
уха к левому через голый череп несколько десятков волос.
— Почему — случайно? — уклонился Клим
от прямого ответа, но доктора, видимо, и не интересовал ответ, барабаня пальцами в ожогах йода по черепу
за ухом, он ворчал...
— Спасибо
за комплимент, внучек: давно я не слыхала — какая тут красота! Вон на кого полюбуйся — на сестер! Скажу тебе на
ухо, — шепотом прибавила она, — таких ни в городе, ни близко
от него нет. Особенно другая… разве Настенька Мамыкина поспорит: помнишь, я писала, дочь откупщика?
А она, отворотясь
от этого сухого взгляда, обойдет сзади стула и вдруг нагнется к нему и близко взглянет ему в лицо, положит на плечо руки или нежно щипнет его
за ухо — и вдруг остановится на месте, оцепенеет, смотрит в сторону глубоко-задумчиво, или в землю, точно перемогает себя, или — может быть — вспоминает лучшие дни, Райского-юношу, потом вздохнет, очнется — и опять к нему…
Леонтья не было дома, и Ульяна Андреевна встретила Райского с распростертыми объятиями,
от которых он сухо уклонился. Она называла его старым другом, «шалуном», слегка взяла его
за ухо, посадила на диван, села к нему близко, держа его
за руку.
— Ты, сударыня, что, — крикнула бабушка сердито, — молода шутить над бабушкой! Я тебя и
за ухо, да в лапти: нужды нет, что большая! Он
от рук отбился, вышел из повиновения: с Маркушкой связался — последнее дело! Я на него рукой махнула, а ты еще погоди, я тебя уйму! А ты, Борис Павлыч, женись, не женись — мне все равно, только отстань и вздору не мели. Я вот Тита Никоныча принимать не велю…
Он стал было учиться, сначала на скрипке у Васюкова, — но вот уже неделю водит смычком взад и вперед: а, с, g, тянет
за ним Васюков, а смычок дерет ему
уши. То захватит он две струны разом, то рука дрожит
от слабости: — нет! Когда же Васюков играет — точно по маслу рука ходит.
Райский смотрел, как стоял директор, как говорил, какие злые и холодные у него были глаза, разбирал, отчего ему стало холодно, когда директор тронул его
за ухо, представил себе, как поведут его сечь, как у Севастьянова
от испуга вдруг побелеет нос, и он весь будто похудеет немного, как Боровиков задрожит, запрыгает и захихикает
от волнения, как добрый Масляников, с плачущим лицом, бросится обнимать его и прощаться с ним, точно с осужденным на казнь.
— Не видать бы Привалову моей Варвары, как своих
ушей, только уж, видно, такое его счастье… Не для него это дерево растилось, Вася, да, видно,
от своей судьбы не уйдешь. Природа-то хороша приваловская… Да и заводов жаль, Вася: погинули бы ни
за грош. Ну, да уж теперь нечего тужить: снявши голову, по волосам не плачут.
Но что со мной: блаженство или смерть?
Какой восторг! Какая чувств истома!
О, Мать-Весна, благодарю
за радость
За сладкий дар любви! Какая нега
Томящая течет во мне! О, Лель,
В
ушах твои чарующие песни,
В очах огонь… и в сердце… и в крови
Во всей огонь. Люблю и таю, таю
От сладких чувств любви! Прощайте, все
Подруженьки, прощай, жених! О милый,
Последний взгляд Снегурочки тебе.
На одной стороне оказался властный сатрап, хватающий
за ухо испуганного мальчишку, на другой — закон, отделенный
от власти, но вооружающий скромного директора на борьбу и победу.
Тут и я, не стерпев больше, весь вскипел слезами, соскочил с печи и бросился к ним, рыдая
от радости, что вот они так говорят невиданно хорошо,
от горя
за них и оттого, что мать приехала, и оттого, что они равноправно приняли меня в свой плач, обнимают меня оба, тискают, кропя слезами, а дед шепчет в
уши и глаза мне...
— Все-таки теперь уж не бьют так, как бивали! Ну, в зубы ударит, в
ухо,
за косы минуту потреплет, а ведь раньше-то часами истязали! Меня дедушка однова бил на первый день Пасхи
от обедни до вечера. Побьет — устанет, а отдохнув — опять. И вожжами и всяко.
Он обнял меня
за шею горячей, влажной рукою и через плечо мое тыкал пальцем в буквы, держа книжку под носом моим.
От него жарко пахло уксусом, потом и печеным луком, я почти задыхался, а он, приходя в ярость, хрипел и кричал в
ухо мне...
Так делал он, когда просыпался по воскресеньям, после обеда. Но он не вставал, всё таял. Солнце уже отошло
от него, светлые полосы укоротились и лежали только на подоконниках. Весь он потемнел, уже не шевелил пальцами, и пена на губах исчезла.
За теменем и около
ушей его торчали три свечи, помахивая золотыми кисточками, освещая лохматые, досиня черные волосы, желтые зайчики дрожали на смуглых щеках, светился кончик острого носа и розовые губы.
Все притихли. Высокий ветер, чистый и свободный
от испарений земли, тянулся в пролеты, шевеля веревки, и, заходя в самые колокола, вызывал по временам протяжные отголоски. Они тихо шумели глубоким металлическим шумом,
за которым
ухо ловило что-то еще, точно отдаленную невнятную музыку или глубокие вздохи меди.
От всей расстилавшейся внизу картины веяло тихим спокойствием и глубоким миром.
Один из туземцев подошел к молодой самке и
за ухо приподнял ее голову
от земли.
В пятидесяти шагах
от трактира, на первом перекрестке, в толпе, кто-то вдруг тронул его
за локоть и вполголоса проговорил над самым
ухом...
— А ваши еще страннее и еще вреднее. Дуйте, дуйте ей, сударыня, в уши-то, что она несчастная, ну и в самом деле увидите несчастную. Москва ведь
от грошовой свечи сгорела. Вы вот сегодня все выболтали уж, так и беретесь снова
за старую песню.
Исцеляет внутренныя раны персей и лехна то (то суть велия нитгаины) дипзоет и прогоняет месячные тови женски нанесонныя раны коликии стары толикие новыя напр-и-мер с ударениями меча или ножа и иные сечения употребляется с травом завомо лануонит исцеляет всякую фистулу и вся смрадния нужда киисти достиго долны чудно полезный есть и
за текущею
ухо капляучи у тодленаи три капли с гукно вином омодойною полагается и на ранения зубныя десны и иснедает ю утверждает и колсыушияся и испасти хотяща зубы сохраняет
от умори т. е. куги и помогает
от всех скорбей душевных и вкупе телесных, внутреннее ево употребление да Будут Ю или Аъ до 15 капаиума а вина или воды вечер и заутра кто его употребит и самиам искуством чудное благодействие разумети Будет».
Мироныч почесал
за ухом и с недовольным видом отвечал: «Коли
от евтого, батюшка Алексей Степаныч, так уж
за грехи наши Господь посылает свое наслание» [Снятие кож с чумной скотины воспрещено законом; но башкирцы — плохие законоведцы, а русские кожевники соблазняются дешевизной, и это зло до сих пор не вывелось в Оренбургской губернии.
«Я знаю, что мне теперь делать! — говорилось в письме. — Если только я не умру на чахотку
от вашего подлого поведения, то, поверьте, я жестоко отплачу вам. Может быть, вы думаете, что никто не знает, где вы бываете каждый вечер? Слепец! И у стен есть
уши. Мне известен каждый ваш шаг. Но, все равно, с вашей наружностью и красноречием вы там ничего не добьетесь, кроме того, что N вас вышвырнет
за дверь, как щенка. А со мною советую вам быть осторожнее. Я не из тех женщин, которые прощают нанесенные обиды.
Вы встаете и садитесь около самой воды, неподалеку
от группы крестьян, к которой присоединился и ваш ямщик, и долгое время бесцельно следите мутными глазами
за кружками, образующимися на поверхности воды. Лошади
от вашей повозки отложены и пущены пастись на траву; до вас долетает вздрагиванье бубенчиков, но как-то смутно и неясно, как будто
уши у вас заложило. В группе крестьян возобновляется прерванный вашим приездом разговор.
Палагея Ивановна подходит к нему и на
ухо, как можно громче объясняет, что вот Варвара
от живого мужа
за него, старика, замуж собирается.
Я подумал-подумал, что тут делать: дома завтра и послезавтра опять все то же самое, стой на дорожке на коленях, да тюп да тюп молоточком камешки бей, а у меня
от этого рукомесла уже на коленках наросты пошли и в
ушах одно слышание было, как надо мною все насмехаются, что осудил меня вражий немец
за кошкин хвост целую гору камня перемусорить.
— Я… я очень просто, потому что я к этому
от природы своей особенное дарование получил. Я как вскочу, сейчас, бывало, не дам лошади опомниться, левою рукою ее со всей силы
за ухо да в сторону, а правою кулаком между
ушей по башке, да зубами страшно на нее заскриплю, так у нее у иной даже инда мозг изо лба в ноздрях вместе с кровью покажется, — она и усмиреет.
— Я бы вам
уши выдрала! — отвечала она, взяв его
за ухо, потом вздохнула и задумалась
от одного шутливого намека. Он молчал.
Да разве один он здесь Лупетка! Среди экспонентов выставки, выбившихся из мальчиков сперва в приказчики, а потом в хозяева, их сколько угодно. В бытность свою мальчиками в Ножовой линии, на Глаголе и вообще в холодных лавках они стояли целый день на улице, зазывая покупателей, в жестокие морозы согревались стаканом сбитня или возней со сверстниками, а носы,
уши и распухшие щеки блестели
от гусиного сала, лоснившего помороженные места, на которых лупилась кожа. Вот
за это и звали их «лупетками».
— Вам все тамошние чиновники будут
за это благодарны, — продолжал Аггей Никитич, совершенно неспособный
от себя что-либо выдумывать, а передававший только то, что ему натрубили со всех сторон в
уши.
Митька посмотрел было на него с удивлением, но тотчас же усмехнулся и растянул рот до самых
ушей, а
от глаз пустил по вискам лучеобразные морщины и придал лицу своему самое хитрое выражение, как бы желая сказать: меня, брат, надуть не так-то легко; я очень хорошо знаю, что ты идешь в Слободу не
за ореховою скорлупою, а
за чем-нибудь другим! Однако он этого не сказал, а только повторил, усмехаясь...
Смурый расшвырял зрителей, разнял нас и, натрепав
уши сначала мне, схватил
за ухо солдата. Когда публика увидала, как этот маленький человек трясет головой и танцует под рукою повара, она неистово заорала, засвистала, затопала ногами, раскалываясь
от хохота.
Пела скрипка, звенел чистый и высокий тенор какого-то чахоточного паренька в наглухо застёгнутой поддёвке и со шрамом через всю левую щёку
от уха до угла губ; легко и весело взвивалось весёлое сопрано кудрявой Любы Матушкиной; служащий в аптеке Яковлев пел баритоном, держа себя
за подбородок, а кузнец Махалов, человек с воловьими глазами, вдруг открыв круглую чёрную пасть, начинал реветь — о-о-о! и, точно смолой обливая, гасил все голоса, скрипку, говор людей
за воротами.
Поп звонко хохотал, вскидывая голову, как туго взнузданная лошадь; длинные волосы падали ему на угреватые щёки, он откидывал их
за уши, тяжко отдувался и вдруг, прервав смех, смотрел на людей, строго хмурясь, и громко говорил что-нибудь
от писания. Вскоре он ушёл, покачиваясь, махая рукою во все стороны, сопровождаемый старым дьяконом, и тотчас же высокая старуха встала, поправляя на голове тёмный платок, и начала говорить громко и внушительно...
Он был одет в рубаху серого сукна, с карманом на груди, подпоясан ремнём, старенькие, потёртые брюки были заправлены
за голенища смазных, плохо вычищенных сапог, и всё это не шло к его широкому курносому лицу, к густой, законно русской бороде,
от глаз до плеч; она обросла всю шею и даже торчала из
ушей, а голова у него — лысая, только на висках и на затылке развевались серые пряди жидких волос.
Мне казалось, судя по направлению лая, что собака гонит влево
от меня, и я торопливо побежал через полянку, чтобы перехватить зверя. Но не успел я сделать и двадцати шагов, как огромный серый заяц выскочил из-за пня и, как будто бы не торопясь, заложив назад длинные
уши, высокими, редкими прыжками перебежал через дорогу и скрылся в молодняке. Следом
за ним стремительно вылетел Рябчик. Увидев меня, он слабо махнул хвостом, торопливо куснул несколько раз зубами снег и опять погнал зайца.
Когда я пришел в столовую, сел
за свой чай, то почувствовал, что вся кровь бросилась мне в лицо, и у меня начали пылать
уши. Все это произошло
от одного магического слова, которое произнеслось шепотом и в сотне различных переливов разнеслось по столовой. Это магическое слово было: «
за ним прислали».
Так и говорят — вполголоса — двое людей, сидя в хаосе камня на берегу острова; один — таможенный солдат в черной куртке с желтыми кантами и коротким ружьем
за спиною, — он следит, чтоб крестьяне и рыбаки не собирали соль, отложившуюся в щелях камней; другой — старый рыбак, обритый, точно испанец, темнолицый, в серебряных баках
от ушей к носу, — нос у него большой и загнут, точно у попугая.
Самовар свистит тише, но пронзительнее. Этот тонкий звук надоедливо лезет в
уши, — он похож на писк комара и беспокоит, путает мысли. Но закрыть трубу самовара крышкой Илье не хочется: когда самовар перестаёт свистеть, в комнате становится слишком тихо… На новой квартире у Лунёва появились неизведанные до этой поры им ощущения. Раньше он жил всегда рядом с людьми — его отделяли
от них тонкие деревянные переборки, — а теперь отгородился каменными стенами и не чувствовал
за ними людей.
Глядя в зеркало на свое взволнованное лицо, на котором крупные и сочные губы казались еще краснее
от бледности щек, осматривая свой пышный бюст, плотно обтянутый шелком, она почувствовала себя красивой и достойной внимания любого мужчины, кто бы он ни был. Зеленые камни, сверкавшие в ее
ушах, оскорбляли ее, как лишнее, и к тому же ей показалось, что их игра ложится ей на щеки тонкой желтоватой тенью. Она вынула из
ушей изумруды, заменив их маленькими рубинами, думая о Смолине — что это
за человек?
Всегда гладкий и приличный, теперь Маклаков был растрёпан, волосы, которые он тщательно и красиво зачёсывал
за уши, беспорядочно лежали на лбу и на висках;
от него пахло водкой.
Когда она прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся
за нею, подошёл к двери в кухню, заглянул туда и оцепенел
от ужаса: поставив свечу на стол, женщина держала в руке большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками до своей полной шеи около
уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож на стол, и руки её опустились вдоль тела…